Неточные совпадения
Прасковья Ивановна шушукалась с невестой и несколько раз без всякой побудительной причины стремительно начинала ее целовать. Агния еще больше конфузилась, и это делало ее почти миловидной. Доктор, чтобы выдержать свою жениховскую роль до конца,
подошел к ней и заговорил о каких-то пустяках. Но тут его поразили дрожавшие руки
несчастной девушки. «Нет, уж это слишком», — решил доктор и торопливо начал прощаться.
От сего
несчастного я
подошел к толпе, среди которой увидел трех скованных человек крепчайшими железами.
Когда брательники Гущины
подошли к своему двору, около него уже толпился народ. Конечно, сейчас же началось жестокое избиение расстервенившимися брательниками своих жен: Спирька таскал за волосы по всему двору
несчастную Парасковью, середняк «утюжил» свою жену, третий брательник «колышматил» свою, а меньшак смотрел и учился. Заступничество Таисьи не спасло баб, а только еще больше разозлило брательников, искавших сестру по всему дому.
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я,
подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных,
несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было худо. Но ты не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
Нет! я
несчастное, жалкое создание!» И Володя с истинным чувством отчаяния и разочарования в самом себе спросил у часового дом батарейного командира и
подошел к нему.
Тут с окончательной ясностью понял
несчастный юнкер, что его скороспешному любовному роману пришел печальный конец. Он даже не обиделся на прозрачный намек на розги. Поймав случайный взгляд Юленьки, он издали серьезно и покорно склонил голову в знак послушания. А когда гости стали расходиться, он в передней улучил минутку, чтобы
подойти к Юленьке и тихо сказать ей...
Фарлаф… ужели?»
В лице печальном изменясь,
Встает со стула старый князь,
Спешит тяжелыми шагами
К несчастной дочери своей,
Подходит; отчими руками
Он хочет прикоснуться
к ней...
Громкий крик, раздавшийся на дворе, рассеял на минуту его мрачные мысли; он
подошел к окну: посреди двора несколько слуг обливали водою какого-то безобразного старика;
несчастный дрожал от холода, кривлялся и, делая престранные прыжки, ревел нелепым голосом.
Невольно повинуясь какому-то непреодолимому влечению, Юрий
подошел к скамье, на которой лежала
несчастная девица; в ту самую минуту как горничная, стараясь привести ее в чувство, распахнула фату, в коей она была закутана, Милославский бросил быстрый взгляд на бледное лицо
несчастной… обмер, зашатался, хотел что-то вымолвить, но вместо слов невнятный, раздирающий сердце вопль вырвался из груди его.
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она
подошла к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и начала писать: «Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня,
несчастную, я не стою больше вашей любви…» Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
Одному из таких
несчастных постоянно грезилась мать: она
подходила к нему, развязывала ворот у его рубашки и, крестя его лицо, шептала: «Христос с тобой, усни спокойно; а завтра…» Осужденный ни одного раза не мог дослушать, что обещала ему мать «завтра».
Тяжко было Вадиму смотреть на них, он вскочил и пошел
к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и в ней были две девушки, две старшие дочери
несчастного боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая лежала у ней на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены, одежды изорваны… толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели
подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие сердца непонятным страхом.
Венцель схватил свою саблю и начал наносить ее железными ножнами удар за ударом по измученным ранцем и ружьем плечам
несчастного. Я не выдержал и
подошел к нему.
Тут только мельник в первый раз заметил, какой Гаврило стал за год оборванный и
несчастный. А все оттого, что у хозяина заработает, у хозяина и пропьет; денег от мельника давно уже не видал, а все забирал водкой.
Подошел подсыпка вплоть
к самому чорту, уперся сразу обеими ногами в гать и сказал...
Софья (помолчав). Нет! Она не может знать! (С силою.) И — не должна знать, Яков! (Порывисто, тихо.) Я мучительно люблю это
несчастное существо, я люблю… Но моя любовь — трусливое чувство виноватой; я боюсь, что вскроется моя вина перед нею, и — люблю её издали, смею
подойти к ней, говорить с нею…
Но мнению опытных дам и московских зубных врачей, зубная боль бывает трех сортов: ревматическая, нервная и костоедная; но взгляните вы на физиономию
несчастного Дыбкина, и вам ясно станет, что его боль не
подходит ни
к одному из этих сортов. Кажется, сам чёрт с чертенятами засел в его зуб и работает там когтями, зубами и рогами. У бедняги лопается голова, сверлит в ухе, зеленеет в глазах, царапает в носу. Он держится обеими руками за правую щеку, бегает из угла в угол и орет благим матом…
Все это нас ужасно смутило: нам представлялось и жалостное наше путешествие на
несчастной паре вместо тройки, и потом нам чрезвычайно жалко было обреченной на съедение медведю лошади, так как мы уже успели сильно сдружиться с Кириллиными конями — и особенно с левым буланым мерином, у которого был превеселый нрав, дозволявший ему со всех, кто
к нему
подходил, срывать шапки, и толстая широкая спина, на которой мы по очереди сиживали в то время, когда буланый ел на покорме под сараями свой овес.
Тут он повернулся на одной ноге и заговорил с хозяйкой о московских блинах и о том, как должно их приготовлять. Щетку убрали, и мало-помалу все успокоились, начали говорить, шутить, смеяться и скоро все, кроме
несчастного учителя, забыли приключения со щеткой. Только
несчастный фридрихсгамский щеголь не мог возвратить своей прежней веселости и не только не смел
подойти к Александру Васильевичу, но избегал даже его взгляда.
Игуменья Досифея дождалась, когда двери кельи затворились за ним, снова
подошла к бесчувственной Марии и стала уже с большей энергией и стараньем приводить ее в чувство. Холодная вода и нашатырный спирт, наконец, возымели свое действие.
Несчастная вздрогнула и открыла глаза.
Топот их ног, видимо, вывел из оцепенения оправданную: она подняла голову и обвела залу недоумевающим взглядом.
Несчастная остановила его на своем защитнике — местном присяжном поверенном, назначенном ей от суда. Последний встал со своего стула,
подошел к ней, что-то тихо сказал и подал ей руку.